Недоразвитые  провинциальные гении

  Провинциальное искусство – явление  самодостаточное.   Горделиво осознавая себя в этом положении, творцы ухитряются существовать как-то параллельно окружающей жизни, – что для их произведений, написанных в лучшем случае для себя, которые с реальностью вовсе не обязаны каким-то образом соотноситься, но претендующих на художественную подлинность, – продолжают грубо эксплуатировать доверие зрителя. 
   Так уж сложилось, что я тоже живу в это время, которое с таким упоением воспроизводят авторы «нетленок», заявляющие о создании поэтического образа обыденного мира, преображая, наделяя его скрытой значимостью, навязывая как необходимый элемент социальной действительности, контрабандой всучивая нам как бы наше сознание/мироощущение/картину действительности. Видя своё несовершенство, а в чём-то даже и ущербность – это многими ощущается, хотя не всеми признаётся, естественно, не посмотрев при этом в зеркало, – я всё ещё надеюсь быть услышанным, с пониманием относясь к требованиям толпы, которая требует: «Пройдёмте от духовного к душевному»(чувственному); потому что я готов терпеливо сносить разлагольствования советских умников о высоком предназначении homo soveticus, но должен знать, что не всё ещё потеряно.  Преградой этому могли служить только сами  Личности, на смену которых пришли рабфаковцы/учителя рисования – уже без индивидуального или группового инициативного опыта, соблазнённые  Страной  Советов для культивирования «духовности» через призму доступности массам трудящихся.  А для них «душевная бытовуха» запретна потому, что обладала свойствами слишком отличными от привычных тем (о «высоком и чистом»), надёжно отгораживающих живущих напоказ  от просто живущих.  Произошло формальное изъятие части реального из нашей повседневности и объявления её запретной  Зоной, не признавать которую нам не дано в силу рождения.  Конечно, досадно ощущать себя вне поля зрения кого бы то ни было, тем более что произведения классиков приучили нас откликаться/прислушиваться к запросам и нуждам, к душевным стремлениям…  История русской культуры – отнюдь не победная.  Неслучайно лучшие её произведения рождались на дне отчаяния – как духовный вызов  давящей/унижающей несправедливости.  Для советских людей такие авторитеты, как  Лев Толстой,  Чехов,  Достоевский, Станиславский, Андрей Платонов, В.Шукшин и др., оставили нам достаточно много произведений с этой самой обыденной жизнью,  самой своей открытостью демонстрировавшие веру в то, что ещё можно изменить жизнь к лучшему. Годы сознательно направляемого оптимизма не выработали художественного языка, отвечающего новой реальности – мы вышли в «Мир» с сильной верой в  Систему, потому что мы были так воспитаны; потому что многие верили в светлое будущее, которое с годами становилось всё темнее и туманнее.  Нам говорили и показывали одно, а  наша жизнь диктовала  другое. Это был идеализм чистой воды, где мы оказались заложниками этого нерадостного обстоятельства, и который существовал устойчиво до тех пор, пока историческая реальность не внесла свои коррективы. Люди «жили-были», устраиваясь в предложенных обстоятельствах, и были свободны в тех рамках/условиях, которые навязало  Время.  Ощущение ненужности и осознание бессмысленности своего образа жизни – со всем этим прекрасно уживались, ибо она была для нас единственно возможной.  
   «Преодолеть ущербную особенность человека учиться только на собственном опыте» – Солженицын (Нобелевская лекция), доступно только искусству. А документальные фотографии обладают полезным свойством – дисциплинируют память, не позволяя ей искажать прошлое, проникающее в настоящее в новом обличье; и при этом могут обманывать в отношении значимости  вещей, будучи по природе тенденциозной, но не в том, что касается её существования – никогда не лгут.  Конечно, художественное произведение, естественно, не копия реальности – это другое её измерение, без которого и сама реальность не самодостаточна.  Но дело в том, что в живописи мы смотрим на картину сделанную художником (отражение вытесняет из сознания отражаемое), а  в фотографии смотрим как бы на самого человека/объект, и она обременена шлейфом документальных ассоциаций.  При этом оценка или восприятие тех или иных событий/произведений  всегда   интерпретировалась с разных позиций, авторы  которых брали на себя ответственность или мнили себя достойными участи быть оракулами или творцами исчезнувшей или существующей  реальности.  Возглас: « Я так вижу. Я так чувствую. Я так думаю и т.д.», как бы поднимает их в собственных глазах (по  Декарту).  За такими возгласами, естественно, ожидаешь материализованное подтверждение в виде статей, худ.произведений и пр. Но хорошо выполненная, с ремесленной точки зрения, «работа» сродни фотодокументу, которая убедит разве что профанов. 
   А вообще то, есть ли у меня такое право – на критику?  Когда, выходя с какими-либо претензиями на массовую аудиторию, у тебя «за спиной» нет выстраданного «материала», – кто тебя будет принимать всерьёз?  Здесь может помочь ещё и преимущество возраста, когда свои выводы всегда можно сообразовать с собственной биографией, с историей виденного. «Ты кто такой! – завопят Члены  с красными корочками, – Жрёшь наши бутерброды с икрой, запиваешь вином и при этом критикуешь!» (фуршеты на худ.выставках), – естественная реакция почти большинства дипломированных специалистов взращенных в поощрительно-распределительной системе, которая не допускала/откровенно контролировала, с благими намерениями, тематику представляемых для общества идей, которые должны  Вести, Воспитывать, Приближать  Светлое будущее!..  Позволив  себя  убедить в   высоком/заслуженном? предназначении,   являясь продуктом среды не позволяющей рассчитывать на место «под солнцем» среди  Творцов уже заслуживших к себе внимание общества – эти представители «шариковых», не желающие смиряться с отсутствием желаемых способностей, посчитали для себя достаточным посвятить свой труд народившейся системе, то есть самим себе и себе подобным (знакомый принцип: «не боги горшки обжигают»).  Это же уникальный пример в истории культуры:  Совдепия превратила искусство «для народа» как норму, в которую заявилась целая армия эпигонов, начитанных, трудолюбивых, но не шибко одарённых.  Что и вылилось в «Большой стиль»  Советского искусства, с его помпезностью и невозможным количеством заслуженных  Членов  с их откровенной нечувствительностью к тому  Миру, который их породил.  Озабоченные собственными достижениями, не ощущая чувство локтя с рядом марширующих, толкающихся, ползущих в разные стороны тех, кто не удосужился именовать себя  «Творцом», они вынуждены симулировать творческий процесс выдавая приобретённые навыки в художественном ремесле за  Искусство.  Они стали лгать, желая угодить, а не обмануть; стали навязывать на чужие умы эту свою путаницу – незаметно для себя повторяя – своё или чужое, но уже бывшее в употреблении или навязанное «руководящей и направляющей».  И только немногие сознательно или интуитивно рождают что-то новое.
   «Советы депутатов» для регулирования поголовья творцов и «гениев» понастроило  Дворцов культуры, дабы ранее «забитый и угнетённый народ» поверил в своё «поголовное» предназначение – « Кто был ничем тот станет всем!..».  Но психология «революцией мобилизованных и призванных», возомнивших себя творцами истории  «Шариковых», наложила отпечаток, деформировала, переиначила ожидаемое раскрепощение творческого потенциала, и стала постоянно ухмыляться/нависать над советскими производителями художественного продукта.  И только чувство сопричастности с тем окружением, который их породил; в котором выживание соседствует со стремлениями («Вычистим землю, посадим сады и ещё сами успеем погулять в том саду» – фильм «Мой друг  Иван Лапшин», реж. А.Герман), доступными и ожидаемыми – вот тогда, попытки отобразить игнорируемую подлинность жизни в век симулякров (ложные подобия), оказывались для меня самой большой ценностью и оправданием нашей суеты.  
   «Можно обладать изощрённой техникой и даже талантом и не быть художником, ибо если человек не ощущает с чуткостью самого совершенного барометра дыхания жизни, дыхания времени, его творения будут всего-навсего изыском ума, игрой фантазии.  Не больше». –  Г.Товстоногов, «Круг мыслей». А  Время, присутствуя, как немой свидетель всех желающих вскарабкаться на пьедестал творческих личностей, бесчисленное множество коих расплодилось в советские времена, при благосклонном признании за ними того, чего в принципе у них не могло быть, проигнорирует, культивируемое Советами, стремление к воспроизводству/выращиванию «гениев».  Но, когда хочется!, можно через организацию творческих союзов вознестись до  заслуженных неприкасаемых, апеллируя к мифологизированной истории искусства, где непризнанным гениям очень сочувственно выражается дань признательности того, чего при жизни они недополучили. Бремя ответственности, бедность собственного «я», неприятно для мироощущения провинциального художника, который не «наелся» чувства признательности у тех, от которых зависит их статус/место «под солнцем».  Увлекаясь творческим полётом, отрываясь от реальных жизненных корней, они стремятся воссоздать/наваять ожидаемую, желаемую действительность не задумываясь о неизбежных и естественных последствиях примитивных мотиваций человеческого поведения: идеалы, которые могут греть, но не мотивировать трудовую и социальную активность – разрыв между оглашаемыми возвышенных ценностей и системой реальных интересов.  Дистанцируясь от натиска самодовольных «восставших масс», соблазняя кажущейся простотой противопоставляющего себя жизни самовольного абстракционизма, символикой неоархаики и постмодернизма выдумывающих новые формы раскрепощения как смысл творчества (художественные завихрения), то есть обессмысливая жизнь; причисляя себя к сонму «бессмертных», коим уже нет нужды с кем-то состязаться и кому-то чего-то доказывать; пренебрежительно отгораживаясь от соотечественников в своих мастерских, где исчезает этот стык своего собственного и всеобщего – это вопросы развития индивидуальной этики. Особо «упёртые» творцы всеми силами пытаются изображать из себя «мэтров», избрав для себя профессией быть «умом» (а заодно и «совестью») своего народа и своей эпохи, продолжая  служить – путая служение с обслуживанием – и отождествлять господствующую идеологию с реальностью, пропагандировать уже свершившееся директивное. Оказавшись жертвой собственных иллюзий, они просто подчинились, приспособились к жизни не захотев усомниться в её правильности, перестав сопротивляться душевной сытости, которая поджидает всякого, кто высокомерно машет рукой на реальность.
   Упования на «новую реальность», которая якобы богаче обыденной жизни, но как любая абстракция, отражающая субъективное мировосприятие автора, являясь иллюстрацией проблем частного сознания «больного гения», не может считаться фактом культуры, которое возводится коллективно.  «Но заставить/заинтересовать людей смотреть на мир через «свою форточку» – это уже свойство таланта, а умение быть в этом убедительным – это мастерство» – А.Эфрос. «Профессия: режиссёр».                           
   Но сейчас, в начале ХХI века, после того как всем открылась вся правда об  Октябре, о большевизме, просто странно/нелепо выглядят все эти красивые сказки об особой русской душе и её духовности, которая якобы живёт высокими идеалами. Реализация утопии на короткий срок вытеснила /проигнорировала убогую, унизительную нищету реальности ; и в тумане умело создаваемой лжи, борясь за то, чтобы человек человеку был товарищем, другом и братом, уничтожив едва ли не весь цвет русской нации, прикрываясь интересами трудового народа, постепенно освободила Нас (вставших у «руля») от ответственности за Них (несмышленый народ).  При этом у Нас возникла твёрдая и даже радостная уверенность в том, что пропасть между прошлой и будущей/нарождающейся культурой не только можно, но и нужно преодолеть.  Как вредно знать своё происхождение…  Это очень мешает наслаждаться своей персоной!  А отсутствие  ответственности лишает какого-либо влияния на происходящее.  При этом наша неуёмная страсть причислять себя к «самым-самым», советским обществом поддерживаемое, охотно подтверждаемое такими же псевдоискусствоведами и чиновниками от культуры, в последнее время всё больше начинает веселить меня и рассматривать себя как соучастника, а так же и представителя тех же максималистских  принципов  превосходства, навязанных/внушённых нам практически под одну копирку.  Эта, как я для себя уточняю, «социальная идеология»: «Кто был ничем, тот станет всем!», хороша была в юношеском пространстве, когда возникает ощущение значимости собственного внутреннего мира и встают/выплывают, предлагаемые обществом, готовые сценарии: «Сделать бы жизнь с кого!».  А дальше всё встаёт на свои места – кто был ничем, тот не может стать тем, чем хотелось бы.  Ведь  Природа не могла наделить  «Гегемона» достоинствами у него отсутствующими: «Весь мир … разрушим до основанья…».  Так нет же, эти отчаявшиеся, вознамерившие и почувствовавшие сладкий зуд в соучастии в делах ранее непозволительных для простого смертного, решили заявить, что им так же доступно создавать, стоит только захотеть! – к чему душа лежит.
   Сама по себе фигура художника была бы не столь интересной, коль не одно обстоятельство.  Он – типичный образец и порождение нового совкового поколения, которое свои надежды и стремления возложили на мифы о возможностях достижения высокого и чистого.  Но возможность выживать доступным тебе ремеслом к большой заслуге отнести ведь нельзя.  А неоднократно озвучиваемое выражение неплохого, в общем-то, местного художника  В.Карманова:  я занимаюсь любимой работой, а мне за это ещё и деньги платят!, – такая вот завуалированная благодарность обществу/взрастившей его среде не могла не отразиться на творчестве большинства товарищей-творцов, расценивающих своё членство в  Союзе художников, как признание их незаурядных качеств, позволяющим с высока, с достоинством встать в позу: –  «Я художник! ». Выделяя себя только на том основании, что им позволили лихо расписывать стены всевозможных общественных помещений/зданий и благодарственно отмечаться своими картинками на официозных смотрах достижений единения «партии и народа».  Но традиций русского искусства, вероятно, Нам не передалось; пришлось предлагать/выставлять и складировать по наследству не живые традиции, а свои амбиции на собственную исключительность – можно стать подражателем, но не продолжателем. И мы обречены  лицезреть самодовольные творческие лица и слушать искусствоведческих глухарей с их соцреализмом и невыносимо героическими героями, предпочитающих подбирать из истории искусства наиболее выгодные аргументы, способные работать на утверждение их личных взглядов, выдавая своё желаемое за наше действительное.  Ну и дай им бог        здоровья: чем бы дитя ни тешилось.  Не всем дано повзрослеть.  Сами-то они в большинстве своём находят в творчестве не только кусок хлеба, но и метафизическое утешение – оно один из самых сильных наркотиков, оно дарит забвение бессмысленности повседневного существования и даёт чувство сопричастности чему-то великому и бессмертному. Вот этот наркотик, внедряемый с благими намерениями, не то чтобы отравил или узаконил право  Шариковых выступать/изображать из себя непризнанных гениев, он как бы исключил саму возможность этих товарищей адекватно существовать, воспринимать/осознавать себя в реальном пространстве своих сограждан.  Отсюда игра и манипулирование с устоявшимися символами, величинами, которым культура уже определила место, и образами, взятыми напрокат из прошлого (романтизм как способ жизни – прекрасное, яркое, красивое); а за возможность испытывать прекрасные чувства – требование их превозносить. Обделённые жизненными впечатлениями им приходится раздувать «высокую лирику» вокруг чего угодно, хоть вокруг бесчисленных повторов подсолнухов и старых башмаков Ван Гога; «создавать» глубокомысленные, высокопарные, с фигурантами истории и без оных, «нетленки» и симулировать восторг о достигнутых  достижениях, а также простодушное  желание прильнуть к власти или власти к ним.
   Излишнее приземление «гениев», да ещё сделанное в угоду своим взглядам, ничего не убавляет от величия  Шариковых, но может вызвать и недоумение.  Понятно, что быть заложником своей «быдловатости», обесценивая отвергаемый мир, отвергающий то, что является твоей сущностью – это попытка перекинуть мостик/расшевелить/«принять огонь на себя», предложив свои фотографии в качестве предлога для диалога, так как «общество равных возможностей» заставляло человека желать и надеяться. Но трудность провинциального творческого общения заключена в огромных интеллектуальных  зонах молчания, вероятно, связанное с неспособностью местной творческой «знати» достойно противопоставить/выглядеть среди себе подобных, не скатываясь в банальное копирование/имитацию всего и вся.  Ведь не так уж и просто выйти за пределы личного субъективного мира, не видя перед собой объективного мира, побуждающего противостоять/ раздражать/воспалять;  совместимость несовместимого – стремление/ желание  быть самим собой и необходимость услужить/ воспарить/убедить свою натуру в своей значимости…  Поэтому, даже придя к осознанию/признанию своей принадлежности к шариковым, есть возможность победить/приобщиться к утеряному наследству/вновь обмануться надеждой…
   Пусть будут они с их «заслуженностью».  Только – не быть как они, самовосторженными/провинциальными недоразвитыми гениями, сообразительными ремесленниками, сфера внутренних установок которых лежит вне ощущения себя по отношению к сообществу.  Такой «переход на личности», вроде как, не должен допускать культурный человек, пусть даже охваченный эйфорией правдолюбия.  Но нам ведь хочется знать «из какого сора растут стихи, не ведая стыда», и если речь пойдёт о нравственных критериях, то искусство их не устанавливает, а транслирует.  Придётся искать и находить себя в рамках текущей морали и при этом не терять лицо, так как мораль времени приспосабливается к конкретным жизненным обстоятельствам. Теперь каждый может свободно говорить/высказываться на любую тему. И каждый может точно так же «свободно» не слушать.  Это вовсе не означает, что спорить с людьми не понимающих разницы между жизнью и искусством, между фактом и его воплощением в художественное произведение, не нужно.  Их добросовестные заблуждения могут быть вызваны вкусовыми пристрастиями.  Красота, ведь, понятие относительное.  То, что ещё недавно считалось красотой, сейчас выглядит пошлостью.  Новая  красота нашей жизни не всегда приметна и не осознаваема.  «Перевести безобразное в образное и тем оправдать наличный статус его бытия – задача для авторов художественного события имеющего непредсказуемые последствия» (кажется – Г.Товстоногов).
   Все мы выросли из одной и той же культуры, и все её достоинства и недостатки являются проявлением нашей генетической предрасположенности, с изъянами/неисправностями которых нам придётся работать и как-то тащить свой крест.  Отрицая у себя наследственную русскую культуру, которая почти не затрагивает нынешнюю жизнь, я осознаю нежелательность народившегося, как историческую неизбежность воцарения  Шариковых, представителем коих  я и являюсь.  А путаница между амбициями «провинциальных гениев» и их достижениями, есть «эстетическое оскорбление» заинтересованной публики, которая (мы!) хорошо чувствует враньё и «хавает» далеко не всё, что ей навязывают. Творческий итог честолюбивых притязаний людей, пытающихся игнорировать историческую предопределённость, с самого начала были обречены на поражение; а также рушат их надежды на способности свыше. Теперь для них важнее всего сохранить своё достоинство.  Кажется, у  Венедикта Ерофеева, где-то зафиксировано абсурдное высказывание: всё должно происходить  медленно и неправильно, чтобы человек не возгордился.  «Гениальность», наверное, и впрямь излечима временем. Только не в тех случаях, когда процесс поразил главные органы жизнедеятельности.   
   « Личное и социальное столь тесно и органично переплетено, что отделить одно от другого невозможно.  Это признак большой художественности». – Г.Товстоногов, «Зеркало сцены».

Бахарев Н.С.            г.Новокузнецк, декабрь  2009